Славянская мифология в стихах Александра Кондратьева

Таковым и оказался Кондратьев.
Были у него, разумеется, и литературные предшественники, ибо традиция не создается одним человеком. К таковым в первую очередь мы бы отнесли поэтов Пушкина, Алексея Толстого, Островского с его «Снегурочкой», а также непосредственного предтечу – того, кто, очевидно, и подсказал сонетную форму «Богов» – графа Петра Бутурлина (1859-1895), автора ряда сонетов о славянских богах. Из предшественников-прозаиков следует упомянуть романтиков, разрабатывавших сказочно-фольклорную тематику: Николая Полевого с такими вещами как «Старинная сказка о судье Шемяке с новыми присказками» и «Мешок с золотом», Александра Вельтмана с былинно-сказочной эпопеей «Кощей бессмертный» и «Светославич, вражий питомец», Ореста Сомова с рассказами о русалках, ведьмах и кикиморах, раннего Николая Гоголя… Кстати, Гоголь с его неуравновешенностью и авторским произволом – больше даже не предшественник Кондратьева, но его антипод в обращении с фольклорно-этнографической темой, что отмечалось в нашей статье «Кондратьев (Великая культура маргинеса)».
Мир Кондратьева, изображенный в романе «На берегах Ярыни», представляет собой трехуровневый универсум: верхний слой занимают боги, являющиеся в то же время проявлениями природы; посредине находится мир людей, а нижний слой населяет разнообразная нежить и нечисть. Все три уровня взаимопересекаются и представляют собой единое целое.
В описании этого мира не остается места для писательского произвола, и это также в корне отличает художественный метод Кондратьева от того, что делал его знаменитый предшественник. Кондратьев достигает гораздо более высокой художественной зрелости, при которой совершенно не нужно ничего выдумывать. Он выступает со-творцом, перед которым открывается все величие творения в его целостности и совершенстве; художником, чье предназначение в том, чтобы найти нужные краски для картины. Он уже увидел эту картину целиком, и ему нужно, ничего не изменяя, перенести ее на холст. («Яръ» 2 (29), 2006 г.)
Полемичным по отношению к Гоголю прочитывается и сонет «Вий» из сборника «Славянские боги». Сей персонаж трактуется Кондратьевым как «Вероятно – Суховий, демон восточного ветра в степных губерниях Юга России».
Диканьский дьяк солгал. Я не подземный бес,
Чьи веки страшные землей покрыты черной;
Не знал я никогда породы гномов горной
И в церковь к мертвецам ни разу я не лез.
Я – лишь залетный гость: промчался и исчез.
Но где пронесся я, – посевов гибнут зерна
И не взойдут хлеба; их сжег мой вздох тлетворный.
Где крыльями махну, там юный сохнет лес,
Колодцы, реки сякнут... Поднял тучей пыль я,
И над дорогами стоит она, и гнилью
От балок трупной тянет, и ревут стада,
Травы не находя, сгоревшей без следа...
А я уже в степях за Каспием, куда
Меня назад несут мои бесшумно крылья.
В нынешнее время в России и на Украине интерес к славянской мифологии возрос колоссально, охватив историческую, политическую, религиозно-философскую и религиозно-культовую сферы. В этой связи появляется множество всевозможных текстов, претендующих одновременно и на научность, и на художественность, и на сакральность. Из россиян наиболее известен Александр Асов (он же – Бус Кресень) – автор, претендующий не на «реконструкцию», а на «реставрацию» славянских мифов. Среди прочего «реставрировал» он, по собственному свидетельству, «Звездную Книгу Коляды», в которую входят «Песни Гамаюна» – как утверждает автор, «наиболее известные и лучше всего сохранившиеся на Руси». Кроме того, в аннотации к изданию 2005 г. говорится, что «согласно «Песням Гамаюна» эта книга хранится в невидимом Китеж-граде у озера Светлоярова». И тут же обозначены авторские права Буса Кресеня! Таким образом, остается непонятным, на что претендует г. Асов – на авторство или же на «реставрацию» сакральных текстов? Ежели на второе, то какие тут могут быть авторские права?
Что касается непосредственно текста, то «Песни Гамаюна» – это не лишенная литературных достоинств стилизация под былинную речь, попытка синтеза русских сказок, былин и собственно мифологии. До поры до времени все идет довольно гладко и занятно, но постепенно «швы» асовской «реставрации» становятся все грубее, пока в середине книги мы не доходим до сногсшибательного сюжета, в котором действующими лицами выступают: Бог Солнца Ра, его сын Хорс, женившийся на Заре-Заренице, и еще один сын – Велес, женившийся на Царевне Лягушке, а затем превращенный Кащеем – сыном Вия – в Чудо-Юдо, известное нам по «Аленькому цветочку»…
Если следовать теории цитированных нами философов, думается, что путем имагинации, воображения (по Голосовкеру), путем фантазии (по Шеллингу) Асов так или иначе подключается к потокам славянской традиции. Однако для того, чтобы достигнуть мифологической органичности, имагинация никак не может руководствоваться авторским произволом, она должна иметь свою логику, включающую самоограничение. Иначе говоря, фантазию необходимо держать в узде, в противном случае это чревато впаданием в откровенную галиматью.
«Реконструкция мифа» по Кондратьеву – это также проникновение в миф посредством фантазии и наполнение его новым содержанием. Не всегда каноническим – но философски и психологически обусловленным. Не подвластным авторскому произволу, но лишь внутренней логике мифа. А потому художественные произведения Кондратьева гораздо больше соответствуют мифологии как таковой, чем претендующий на этот статус «реставрированный» свод Асова.
Любопытным для нас является также «мифотворчество» украинского автора – ровенчанина Валерия Войтовича. В 1997 г. им была издана книга «Сокіл-Род» (легенди та міфи стародавніх українців). Судя по названию и по структуре, книга эта задумана автором как украинское соответствие классической работе Николая Куна «Легенды и мифы древней Греции», или же монографии Эдуарда Темкина и Владимира Эрмана «Мифы древней Индии». Но дальше названия сходство с этими трудами не наблюдается. В результате «Украинский божественный пантеон» по Войтовичу – это собрание добрых сказочных волшебников, которые только и думают, как бы помочь украинскому народу.
По всей видимости, г. Войтовичу невдомек, что реконструкция мифа, равно как и мифологическое мышление как таковое, требуют полной авторской объективации. Зато это прекрасно понимал Александр Кондратьев, и потому из его «мифологических» произведений невозможно узнать о его же взглядах – философских, религиозных, политических. И потому «Славянская теогония» Кондратьева мифологически реальна, что, впрочем, и неудивительно – ведь по своему творческому кредо он во многом сродни Гесиоду:
Моя душа тиха как призрачный шеол,
Где дремлют образы исчезнувшего мира;
Она – в песках пустынь сокрытая Пальмира.
Мои стихи – богам отшедшим ореол.
Я не стремлюсь в лазурь ворваться, как орел.
Пусть небожители ко мне летят с эфира.
О юности земли моя тоскует лира,
И не один из них на песнь мою сошел.
Ко мне идут они, как в свой заветный храм,
Стопой неслышною, задумчивы и строги,
Когда-то сильные и радостные боги,
С улыбкой грустною склониться к алтарям…
И, полон гордости, блаженства и тревоги,
Гирлянды строф моих бросаю к их ногам...
«Материя»  и  «мать»  -  слова  одного корня. Они взаимно связаны  и  взаимообусловлены  не  случайно-этимологически,   а закономерно-генетически.   Материя   в   нынешнем   философском понимании соответствует древнейшему мировоззренческому  понятию Мать   Сыра   Земля.   В   прошлом   она   означала  не  просто Землю-кормилицу и  Матерь  всего  живого,  но  и  начало  всего сущего,   включая   и   мир  образов  и  понятий.  В  языческом миропонимании   Земля   становится    Матерью    потому,    что соответственно  является  женой  (любовницей)  Богов  -- причем именно многих и разных. Результатом  этого  (естественного  для праславян)  группового  брака  появляются  на свет (рождаются), непрерывно сменяя друг  друга:  Весна,  Лето,  Осень,  Зима.  В поэтическом сборнике «Славянские Боги» (вышедшем в Ровно в 1936 г.) Александр Кондратьев писал:
     Земля прекрасная, любовница Богов,
     Для каждого из них меняешь ты наряды
     Лишь пробудят тебя весной Дажбога взгляды,
     Ты сбрасываешь свой белеющий покров
     И ризой в зелени пестреющих цветов
     Пленяешь божий взор. Веленьям властным Лады
     Покорная, любви внушаешь все отрады
     С небесным юношей. Но вот из облаков
     Златобородый царь свой лик покажет смелый
     И страсти молнией нежданно опалит,
     И для Перуна ты приемлешь новый вид --
     Убранства желтые, как нивы колос спелый.
     А там зима идет, и стан твой вновь обвит
     Для князя сумрака одеждой снежно-белой.

2.3. Сравнение славянской мифологии А.Кондратьева с творчеством других поэтов

Позднесимволистские модернистские стилизации заметно отличались от названных выше групп произведений. Они не создавали идеального мира фантазии, свободной от оков реальности и ей противопоставленной, как это было у декадентов. Цитаты в них не были символическими «ключами» для понимания мистериального, вселенского смысла сюжета. Чаще всего они просто указывали на то, к миру какой именно культуры следует относить изображаемое (ср. роль цитат из Пушкина в «петербургских» произведениях С. Ауслендера). Ирония в текстах «стиля модерн» лишена трагического, «гейневского» звучания, свойственного творчеству Белого и Блока в период их отхода от соловьевской мистики: ирония у М. Кузмина не «растравляет раны», а скорее пытается их лечить. Стилизованный мир здесь не связан с приближением к «нормам» народного, национального начала, как у Городецкого и Ремизова, и т. д. и т. п. Самые новые, только что зародившиеся вещи «стиля модерн» привлекали внимание и воспринимались как «последнее слово» русского символизма конца 1900-х – начала 1910-х гг. Неожиданность и новизна ставили их как бы в центр «символизма-3». Вместе с тем глубоко не случайно и появление в конце 1900-х гг. текстов, отношение которых к «стилю модерн» не может быть определено однозначно. Таково, например, творчество А. Кондратьева. Произведения его - вариации на темы античной мифологии - получают объяснение лишь в контексте символизма второй половины 1900-х гг., однако, в известной части, они были написаны значительно раньше. Так, рассказ «Пирифой» вошел в книгу «Белый козел. Мифологические рассказы» (СПб., 1908), однако имеет авторскую датировку: 1899–1900 гг. В перспективе 1890-х гг. идеи «Пирифоя» сопоставимы с апологией античности как мира Красоты (Д. Мережковский), с противопоставлением пошлой современности и героики древности («Как изменилась его родная страна; какие большие города на ней выросли, какие дороги! Не было больше чудовищ, пожиравших людей. Но вместе с ними исчезли герои и боги…»25), с поэзией вымысла, доступной только «безумцам» и детям26, - то есть с проблематикой «неоромантизма» конца XIX в. (ср. ранние «романтические» легенды М. Горького и др.). В перспективе же конца 1900-х гг. - таких рассказов сборника, как «Домовой (Очерки деревенской мифологии)» и др., - в «Пирифое» начинает ощущаться нарочитая сделанность, условность, стилизованность, присущие творчеству А. Кондратьева рассматриваемого периода (а также обращение, хотя и ироническое, к национальной демонологии).
Идейный и структурный водораздел между произведениями «стиля модерн» и другими символистскими текстами, обращенными к культурным ценностям прошлого, все же, безусловно, мог быть проведен; наличие его ощущалось современниками. В плане концептуальном специфика модернистской «стилизации» - в том, что именно здесь понимание художественного текста как высшей ценности получило наиболее полное воплощение. При этом не только часть демократической и марксистская критика, но и сами представители «символизма-3» (например, М. Кузмин) могли осмыслять свои установки в духе идей «самоценного искусства». Однако в свете художественного опыта XX века дело выглядело не совсем так.
В «символизме-3» не было ни бунтарского пафоса, ни веры в мистическое преображение мира. Насквозь скептичный, он призывал вместе с тем вернуться к ценностям «этого» мира («кларизм» Кузмина). Однако среди этих ценностей самой безусловной оказывалась Культура, - взгляд, высокий смысл которого трудно отрицать.
Как художественные структуры модернистские «стилизации» отличаются не только от близких им явлений символистской литературы, но и от стилизаций более традиционных типов. Они ориентированы не на «чужое слово» и даже не на «чужой текст» (хотя к ним очень близки разнообразные «вариации на темы» - литературные обработки, травестии, пастиши, - о которых речь шла выше), а на сам феномен искусства, в котором акцентируется именно «искусственность» - отделенность от реальности. Ср. мысли И. Анненского в «Книгах отражений» (1906, 1909) и других его статьях о том, что эстетические эмоции имеют качественно иную природу, чем навеянные восприятием реальности.




Заключение

Александр Кондратьев – не просто заезжий литературный оригинал-самородок, а видный представитель Серебряного века русской литературы. Александр Блок о нём писал (1906): «Кондратьев – удивительный человек… Он совершенно целен, здоров, силен инстинктивной волей; всегда в пределах гармонии, не навязывается на тайну, но таинственен и глубок. Он – страна, после него душа очищается хорошо и ясно».
Николай Гумилёв в отзыве на один современный сборник стихов, вышедший с предисловием Кондратьева, писал, что к его исчерпывающей и стилистически утончённой статье «трудно что-нибудь прибавить».
Валерий Брюсов по поводу сборника «Улыбка Ашеры» говорил, что книга радует совершенством языка, возможно лучшего русского языка в современной прозе. Это высокая профессиональная оценка столь авторитетных современников.
Можно без преувеличения сказать, что в этих строках заключалось творческое кредо писателя, который отвергает свойственную символистам устремленность к надмирному и бесконечному. Своих мифологических персонажей он помещает в конкретную трёхмерную реальность (что впоследствии станет главной установкой акмеистов) и замыкает их в некий самодостаточный художественный космос. И создаётся ощущение, будто сам автор беспристрастно созерцает им же созданное.
С другой стороны, существо мифа экзистенциально переосмысливается, порождая новый вариант его, а по сути – заново рождается. Кондратьев называл это «реконструкцией мифа». А демонологическая тематика, мистико-эротическое наполнение – всё это исключает причастность его к реалистической или психо-натуралистической школе.
Так кто же он, Александр Кондратьев? Может быть, писатель-романтик?..
«В утреннем сне ты мне явилась, Богиня, такою, как тебя почитают местные жители. Бессмертный лик был тёмен, как изваянье из чёрного камня в коринфском предместье, где среди кипарисов на вершине горы высится храм твой, о Меланида.
И когда я, простершись во прах, стал просить Тебя соединить меня с той, кого я люблю, Ты улыбнулась мне и произнесла:
– Лишь неутолённые милы желания.
Но тогда я стал заклинать Тебя всеми мольбами, какие помнил и знал, пока Ты смягчила сердце Твое, и я не услышал звучащий, как музыка систров в храмах Египта, божественный голос:
– Да сбудется то, о чём ты просил.
Слава Тебе, радость дарующая Афродита! Скоро сбываются сны, которые мы видим под утро».
Этот отрывок – из «Улыбки Ашеры».
Основные Кондратьевские произведения петербургского периода – это, прежде всего, мифологический роман «Сатиресса» (1907), который рассказыет о перипетиях отношений сатиров, нимф, гамадриад и панисков, это сборники мифологических рассказов «Белый козёл» (1908) и «Улыбка Ашеры» (1911), книга стихов «Чёрная Венера» (1909). В 1912 году выходит его исследование «Граф А.К.Толстой. Материалы для истории жизни и творчества». Последняя прижизненная книга Кондратьева, вышедшая в России отдельным изданием, пришлась на 1917 год – «Елена. Драматический эпизод из эпохи Троянской войны»
Власть большевиков писатель не принял. В 1918 году он навсегда покидает захваченный ими Петроград и уезжает в Крым. А через год вместе с семьёй переезжает в усадьбу своей бабушки по материнской линии Е.Н. Красовской близ селения Дорогобуж под Ровно. Здесь и начинается второй, волынский, а точнее ровенский, период его жизни – с 1919-го по 1939 год.
Теперь место античной мифологии заступает восточнославянский фольклор, украинская демонология, местные волынские поверья, былички, легенды, сказки, изученные как по трудам Афанасьева, Сахарова, Максимова, Зеленина и других, так и в непосредственном общении с жителями окрестных сел.
Кое-кого из числа старожилов Дорогобужа, лично знавших Кондратьева, нашла небольшая поисковая группа ассоциации литераторов «Баюн» в августе 2001 года. Но усадьбу, сад и могилу его бабушки разрушила война. Сохранилась лишь церковь, где он венчался. И, конечно же, река Горынь – прототип Кондратьевской Ярыни – в этих местах она по-прежнему живописна. Здесь нимфы Эллады и превратились в русалок и болотных бесовок…
Демонологический роман «На берегах Ярыни» был издан в 1930 году в Берлине. Его непростой сюжет включает в себя несколько линий, связанных с похождениями нечистой силы, деревенских ведьм и людей. Тот же трёхмерный миф, только теперь славянский, к тому же, на этот раз фантастическая греза оказывается куда приближеннее к реальности: Кондратьев описывает мир, который лицезрел воочию.
Надо сказать, его имение, расположенное между Вислой и Днепром, находилось в самом центре прародины славянских народов, где ещё сохранились многие древние поверья. Литературными же предшественниками Кондратьева в данном случае можно считать, конечно же, Н.В. Гоголя («Вечера на хуторе…», «Вий»), Ореста Сомова («Киевские ведьмы», «Русалка» и др.), А.С. Пушкина («Русалка»), а современные ему параллели приводят к Алексею Ремизову с его сборниками сказок «Посолонь» и «Лимонарь», собранных из фольклорных осколков. Однако большое высокохудожественное и увлекательное произведение на основе славянского фольклора было создано впервые. В этом смысле кондратьевский роман уникален.
«…По мере наступления осени короче делались серые дни, длинней становились ночи, грязнее дороги; желтели, а затем обнажались леса; отлетали за синие моря чуткие птицы. Давно уже сняты были хлеба и, справляя древний обряд, откатались бабы среди сжатого поля, выпрямляя спину и припевая: «Жнивка, Жнивка, отдай мне силку», словно желая получить силу обратно, если не от исчезнувшей в неизвестную даль богини Жнивы, то хоть от уцелевшей ещё в верованьях народных древней Матери Земли. Отплясали нагие девушки ночную тайную пляску в честь увенчанной необлетающим венком Маковеи… С Успеньева дня уже «засыпается» Красное Солнышко, царственная небесная богиня, которую русские зовут «Красное лето», а древние греки называли прекрасною Лэто, мать Дажбога и Лунной богини, покровительницы невест и охоты Летницы – Дзеваны – Дианы». (Из романа «На берегах Ярыни»).
В 1936 году Кондратьев на собственные средства издаёт в Ровно сборник стихотворений «Славянские Боги» – соцветие сонетов, посвящённых основополагающим славянским божествам.
А в 1939 году Западная Украина становится частью СССР. Уничтожается архив писателя и почти весь тираж книги «Славянские Боги». В сентябре семья Кондратьевых перебирается на некоторое время в Ровно, а оттуда в Варшаву. (По сведениям, полученным от служившего некогда у Кондратьевых старика-селянина, престарелый отец писателя, бывший петербургский книгоиздатель и депутат царской Думы был сослан новыми хозяевами в Сибирь).
Последовали годы скитаний и бедствий. После Польши, где умерла от рака жена писателя, была Германия, Югославия, Швейцария. Наконец, в 1957 году по вызову дочери Кондратьев переезжает в Соединенные Штаты. В этот последний, уже по-настоящему зарубежный период жизни Кондратьев написал повесть «Сны» – ею он как бы подводит итог своей жизни. Очертания прежнего мира оказались для него настолько размытыми, что вполне естественным стало смешение сна и яви, ирреального с реальным, что в чём-то созвучно поэтике символистов.
Умер писатель 26 мая 1967 года в возрасте 91 года в одной из больниц штата Нью-Йорк. Могила его находится в Ново-Диеве на монастырском кладбище.
В чём же причина столь долгой неизвестности этой яркой личности на его родине? Очевидно, творчество Кондратьева, лежащее вне какой бы то ни было политической конъюнктуры, не пришлось ко двору советской власти, а у нынешней, будем надеяться, – руки не дошли. Не хочется, чтобы процветало «литературное захолустье». Его ущербность как раз и состоит в отсутствии широкого и непредвзятого отношения к возросшим на его почве явлениям Большой культуры, а то и в полном к ним равнодушии.
Список использованной литературы

А.Блок. Пузыри жизни.
А.Кондратьев. Славянские боги.
Афанасьев «Древо жизни. Поэтическое воззрение славян на природу». 2 т. «Мифы народов мира»
Буслакова Т.Н. Литература русского зарубежья.
Вопросы античной литературы в зарубежном литературоведении. – М., 1963.
Вопросы античной литературы и классической филологии. – М., 1966.
Г.Струве. Русская литературы изгнания.
Кондратьев А. Белый козел: Мифологические рассказы. СПб., 1908. C. 112
Кондратьев, Ал. ‘Сергей Городецкий. Ярь, Стихи лирические и лиро-эпические’. Перевал. 1907. № 3.
М.Власова. Русские суеверия.
Минц З.Г. О некоторых неомифологических текстах русских символистов.
Тайлор Э. Б. Первобытная культура. – М., 1989.
Тернер В. Символ и ритуал. – М., 1983.
Тренчени-Вальдапфель И. Мифология. – М., 1959.
Федотов Г.П. Русские народные суеверия. М.:ЮНИТИ-Дана, 1993.
Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. – М., 1978.
Фрэзер Д. Золотая ветвь. – М., 1986.


А.Блок. Пузыри жизни.
Минц З.Г. О некоторых неомифологических текстах русских символистов.
Минц З.Г. О некоторых неомифологических текстах русских символистов.
Минц З.Г. О некоторых неомифологических текстах русских символистов.
Тайлор Э. Б. Первобытная культура. – М., 1989.
Тайлор Э. Б. Первобытная культура. – М., 1989.
Тернер В. Символ и ритуал. – М., 1983.
Тернер В. Символ и ритуал. – М., 1983.
Тернер В. Символ и ритуал. – М., 1983.









2