Религиозный и политический нигилизм в романе «Бесы» Ф. М. Достоевского

Только из одной черной ненависти к существующей жизни во всех её формах. «Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России». Что касается будущего страны, программы созидания, то её просто нет. Нечаев надеялся, что будущие поколения сами изобретут какие-то новые формы жизни: «Наше дело –страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение». Принципы революционного терроризма, сформулированные с такой шокирующей откровенностью, заставили дистанцироваться от революционного экстремиста М. А. Бакунина, А.И. Герцена, Фр. Энгельса.Многие русские интеллигенты в Х1Х веке прошли через искус революционного народничества и социализма. Сам Достоевский чувствовал свою ответственность за «нечаевское дело», потому что, находясь в кружке Петрашевского, одновременно входил в аналогичную «нечаевцам» конспиративную «пятерку», одним из пунктов устава которой была предусмотрена смерть тому, кто попытается из неё выйти. Достоевский предваряет свой роман «Бесы» двумя цитатами: из А.С. Пушкина и евангелиста Луки, в которых есть упоминание о бесах. Роман – памфлет позволял Достоевскому рассматривать своих героев через призму инфернальности, ведь они и вправду ведут себя как одержимые демоническими страстями. Бесы – это некогда бывшие светоносные ангелы, созданные Богом, но отпавшие от него и перешедшие на службу Люциферу. С.С. Аверинцев отмечает: «Бесы злы безусловно и неизбывно, так что все исходящее от них – дурно, и всякое добровольное общение с ними, хотя быиз любопытства, - тягчайшая измена Богу». Бесы по природе своей комедианты и фигляры, они постоянно играют, дурачат, скоморошествуют, меняют личины, обманывают ложными призраками и привидениями, вселяют соблазны, пугают. Они никогда не бывают натуральны, и предпочитают маскарады, переодевания, театральные костюмы, розыгрыши. Однако главное в том, что бесы воплощают в себе силы разрушения и гибели. Они стремятся соблазнить и погубить лучшее творение Бога – человека. Великая заслуга Достоевского, состоит в том, что он заглянул поверх марксистских экономических, социальных и исторических клише и открыл метафизические, онтологические, духовные и религиозные корни русской революции. Революция это не только борьба за кусок хлеба и социальную справедливость, а духовная брань неба и земли, Бога и Антихриста, материи и бессмертного духа. И эта борьба происходит в душе и сердце каждого отдельного человека.Гений Достоевского, еще задолго до революционной катастрофы, проник в онтологические глубины русского национального сознания, вскрыл его диалектические антиномии, указал на носителей этого апокалиптического и нигилистического сознания, предостерег о грозящей опасности. Одно из открытий Достоевского, на которое указывает Бердяев, заключается в том, что «русская революционность есть феномен метафизический и религиозный, а не политический и социальный». Фундаментальная черта русского национального сознания, -утверждает Н.А. Бердяев, - заключается в том, что оно балансирует между двумя полюсами: апокалиптикой и нигилизмом, причем эти полюсы переходят друг в друга. Подобное сознание отвергает становление, исторические ступени, реформизм: оно требует всего сразу или ничего: «Русский революционный социализм никогда не мыслился как переходное состояние, как временная и относительная форма устроения общества, он мыслился всегда, как окончательное состояние, как царство Божие на земле, как решение вопроса о судьбах человечества». Свойственный русским людям крайний морализм, чувствительность и сентиментальность могут восставать против несправедливого, как им кажется, устройства мира, они вступают в распрю с Богом и хотят исправить его ошибки: «русские сплошь и рядом бывают нигилистами – бунтарями из ложного морализма».В основе идеологии русской революции лежит атеизм и неверие в бессмертие, - утверждает Ф.М. Достоевский. Революционный социализм есть вера противоположная христианской вере: « Для русского социализм есть религия, а не политика, не социальное реформаторство и строительство». – замечает Н.А. Бердяев. Отсюда его нетерпимость ко всякому инакомыслию, воинствующее безбожие. В своей революционной практике русские революционеры буквально повторили Великого Инквизитора, который отверг Христа, отверг свободу человека и поддался искушениям антихриста, предпочтя свободе лица послушание и рабство.Религия социализма принимает соблазн превращения камней в хлеб, соблазн социального чуда, соблазн царства этого мира. Между тем, герой Достоевского из «Записок из подполья» бунтует против учиняемого насильственного счастья, не желая быть механическим штифтиком или фортепьянной клавишей. Еще одна заслуга Достоевского, которую отмечает Бердяев, заключается в том, что он «открыл одержимость, бесноватость в русских революционерах...Русский нигилизм, действующий в хлыстовской русской стихии, не может не быть беснованием, исступленным и вихревым кружением. Это исступленное вихревое кружение и описано в «Бесах».Безусловно, главный бес всей романной фантасмагории – это Николай Всеволодович Ставрогин. Петр Верховенский – его карикатурный двойник и слуга. Николай Ставрогин несет в себе черты светоносного Люцифера: он красив, умен, обаятелен, обладает несокрушимой волей, холоден, как лед; его душа не знает различий между добром и злом. Он способен сформулировать самую глубокую идею, увлечь ею своих поклонников и тут же цинично посмеяться над нею. В его душе, воистину, постоянно «дьявол с Богом борется», и он предает Бога на каждом шагу. Петр Верховенский называет Николая Ставрогина «Иван-царевич» и прочит его на место верховного правителя в будущем бесовском вертепе. Главный двигатель бесовского вихревого кружения - это Петр Степанович Верховенский. Он выражает собой концентрированный образ лжебытия, порожденного русским нигилизмом, максимализмом, идеей всемирного уравнивания, бунтом против Бога, стремлением подменить небесное царство утопией хрустального дворца. Русский религиозный и национальный мессианизм был извращен и подменен пролетарским интернационализмом. Николай Ставрогин и Петр Верховенский исповедуют «право на бесчестье», как величайший соблазн и приманку для русских людей. «Бесчестье и сентиментальность – основные начала русского социализма», - повторяет вслед за Достоевским, Бердяев.Одной из самых одиозных фигур инфернального паноптикума является «длинноухий» Шигалев, изобретший «окончательную» систему социального устройства человечества. Пренебрегая всем историческим опытом обустройства мира, он сочинил собственную общественную формулу, которая, как он полагает, окончательно и навсегда решит социальный вопрос. Содержание его проекта основано на инфернальной диалектике: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом».Проект Шигалева предполагает разделение народа на две неравные части: одна десятая – воплощает аристократическую власть, а девять десятых – первобытное стадо, лишенное высших способностей, вымуштрованное и поставленное под контроль изощренного деспотизма. Христианский принцип соборности, основанный на свободной любви единомышленников, Шигалев подменяет инфернальной подделкой всеобщей зависимости и духовного рабства : «Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны». При этом идея социального равенства трансформируется в экзистенциальное уравнивание, предполагающее полное искоренение всех индивидуальных различий. Вместо естественного, природного, обусловленного самой жизнью разнообразия неповторимых индивидуальностей, талантов, призваний, бесконечный ряд клонов из реторты. Таким существам не нужно образование, высшие способности. Чтобы всех привести к одному знаменателю, вещает Шигалев: «Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве».В конечном счете, по мнению Бердяева, Достоевский приходитк следующему выводу: «Духовная основа социализма – отрицание бессмертия, пафос социализма – желание устроить царство Божье на земле без Бога, осуществить любовь между людьми безХриста , - источника любви.В образе Степана Трофимовича Верховенского нашли свое отражение некоторые черты либерала – западника И.С. Тургенева. Во всяком случае, тема «отцов и детей» полемически и ярко представлена в романе «Бесы». Достоевский иронично развенчал тип либерального интеллигента, живущего в виртуальной реальности, не знающего русского народа, наивного и беспомощного во всех отношениях, но воображающего себя архитектором «Вавилонской башни». Спиритуальный идеализм в своих утопических грезах начинает ненавидеть реальную жизнь и мечтает о её преображении, не задумываясь о его цене. Несмотря на романтический утопизм, нравственные компромиссы, практическую беспомощность Степана Трофимовича, рассказчик, повествующий о провинциальной истории, признается: «Дорог мне был этот человек». В нем, действительно, есть что-то от русского Дон-Кихота. Не случайно, именно Степан Трофимович дает отповедь «базаровщине», поставившей пользу выше красоты и искусства: «А я объявляю, что Шекспир и Рафаэль – выше освобождения крестьян, выше народности, выше социализма, выше юного поколения, выше химии, выше почти всего человечества, ибо они уже плод, настоящий плод всего человечества, и, может быть, высший плод, какой только может быть! Форма красоты уже достигнутая, без достижения которой я, может, и жить-то не соглашусь».Ученик Николая Ставрогина – Кириллов Алексей Нилыч – « однодум» - создает религию человекобога: «Я только ищу причину, почему люди не смеют убить себя, вот и всё». Если Христос победил смерть, чтобы человек стал бессмертным, чтобы восторжествовала жизнь над смертью, то Кириллов хочет, чтобы смерть восторжествовала над жизнью. «Бог есть боль страха смерти, - утверждает Кириллов. Кто победит боль и страх, тот сам станет бог. Тогда новая жизнь, тогда новый человек, всё новое...».Чтобы убить бога, достаточно убить самого себя со спокойным безразличием относительно посмертной судьбы, «того света», презрев страх и боль. Отвергая «тот свет», страх и боль, уравнивая на весах жизнь и смерть, переступая порог жизни, убиваешь «того бога», чтобы самому стать богом. У Кириллова многое намешано: здесь и буддистские фантазии, и А. Шопенгауэр, и богоборчество в духе Фр. Ницше; есть что-то от Л. Фейербаха. Писатель Кармазинов Семен Егорович –«тщеславный, избалованный, оскорбительно- недоступный для неизбранных господин» представляет собой тип западника, не верящего в Россию, в русский народ, в русского Бога. Это внутренний эмигрант, мечтающий поскорее перебраться на Запад: «Тут все обречено и приговорено. Россия, как она есть, не имеет будущности. Я сделался немцем и вменяю это себе в честь».Ф.М. Достоевский не только развенчивает в романе инфернальных персонажей и идеологию «нечаевщины», но и формулирует с помощью своих героев свои задушевные идеи. Так в уста Шатова он вкладывает любимые идеи народничества. Он обвиняет либеральную интеллигенцию в том, что она не знала русский народ, просмотрела его, презирала, поскольку он казался ей грубым, по сравнению с французским народом. Шатов заявляет: «А у кого нет народа, у того нет и бога! Все те, которые перестают понимать свой народ и теряют с ним свои связи, тотчас же, по мере того, теряют и веру отеческую, становятся или атеистами, или равнодушными...». Для Достоевского вера в русский народ, который он называет «народом-богоносцем», крепкая связь с родной землей, живое ощущение русского Христа, были принципиально важны. Ему был чужд безличный Бог – интернационалист, за которого ратовал Н.А. Бердяев. Вслед за Ф.И. Тютчевым, он мог бы повторить памятные строки его стихотворения: «Удрученный ношей крестной, всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь небесный исходил, благословляя...».Шатов усматривает в русском либерализме некий родовой, органический источник ненависти, проглядывающий сквозь его нигилизм и утопическое прожектерство. Будь Россия счастливой, либералы лишились бы предмета своей ненависти и были бы глубоко несчастны: «Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся...». Устами своих героев, в частности Шатова, Достоевский борется с разрушительными идеями своего времени: позитивизмом, атеизмом, социализмом: «Социализм по существу своему уже должен быть атеизмом, ибо именно провозгласил, с самой первой строки, что он установление атеистическое и намерен устроиться на началах науки и разума исключительно».Если народ не может творить историю, опираясь лишь на самоуверенный разум и науку, то в чем заключается смысл его существования? Каков подлинный двигатель истории? На этот вопрос Достоевский отвечает следующим образом: «Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание бога, бога своего, непременно собственного, и вера в него как в единого истинного. Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца». Достоевский, как бы предвидя возражение Н.А. Бердяева о том, что он бога низводит до простого атрибута народности, отвечает: «Напротив, народ возношу до бога...Народ это тело божие». Оценивая философское творчество ФМ. Достоевского, Г. Флоровский писал: «Впервые в мировой литературе им был раскрыт трагизм свободы. Только Достоевский создал трагедию христианскую, трагедию свободы, рожденную из внутреннего раздвоения человеческого духа».2.3 Противостояние христианской истины и бесовства нигилизма в миропонимании Достоевского (Петр Верховенский)Одним из умнейших носителей "иной" справедливости, свободы и ответственности в романе Ф. М. Достоевского "Бесы" является Петр Верховенский. Когда Ж. П. Сартр описывает человека как проект, Верховенского можно охарактеризовать как продукт его времени, полученного образования, жизненной ситуации и главным образом собственной воли.Верховенский-продукт эпохи, потому что он должен появиться не скоро на месте события, а вчера"... речь шла об уничтожении цензуры и буквы Ъ, о замене русских букв латинскими буквами, о вчерашней ссылке такого скандала, прохождение говорили о пользе распада России в этнических группах с четкой Союзной связи, об уничтожении армии и флота, о восстановлении Польши по Днепр, о крестьянской реформе и заявления об уничтожении наследства, семейства, детей и священников, о правах женщины ... "."Наш" из "пятерки" сына Верховной Рады ранее входил в круг отца Верховной Рады. И Липутин, и виргинский, и "жидкий Лямшин" перед убийством Шатова занимались" довольно веселой либеральной болтовней", не без удовольствия. То, что Петр Верховенский был произведен своего рода" анти-земля", что-то, что противостоит нормальный процесс нравственного воспроизводства. Конечно, Верховная Рада не родилась террористкой. Отец вспоминает Петрушу, который кланялся Земле и крестил подушку, чтобы не умереть ночью. Но Петруша, нервный и застенчивый ребенок, вырос в уверенного в себе и разумного человека.Ф. М. Достоевский, описывая главного героя своих бесов, в своей речи употребляет выражение "жемчуг-это всегда готовые слов". В православном миропонимании евангельское выражение «ни пометайте бисер ваших пред свиниями» (Мф. 7:6) означает, в некотором смысле, восприятие говорящим собеседника как неспособного полноценно понять и оценить то, что произносится, в силу принципиального несовпадения своего мировоззрения с мировоззрением говорящего. Верховенский «мечет бисер», презирая губернское общество, его традиции, обычаи, нравы, устои. Он не элементарно носитель иного мировоззрения; он его основоположник. Петр Верховенский – тоже гранит, возлежащий в основании, однако только не церкви, а сети «пятерок», опирающейся на преимущество на бесчестье, стыдливость собственного представления и мысль того, будто как мир ни лечи, все не вылечишь.Верховенский не сумасшедший и не один из многочисленных мечтателей Достоевского, хотя Ставрогин дает ему несколько иную характеристику: «Есть такая точка, где он перестает быть шутом и обращается в... полупомешанного». Можно предположить, что и эта «полупомешанность» контролируется разумом. Верховенский не сумасшедший и не один из многих мечтателей Достоевского, хотя Ставрогин придает ему несколько иную черту: "есть момент, когда он перестает быть клоуном ... половина сходит с ума.Можно предположить, что эти "полубезумия" контролируются духом.Верховенский рассудителен и хладнокровен, последователен и расчетлив. В то же время у него есть надлежащее самоуважение, если он не умен: "это большое самодовольство в нем, но он сам его совсем не замечает"; " Ну, что такое мое собственное лицо? Золотой центр: ни глупый, ни умный, скорее посредственный и прыгнул с Луны, как говорят здесь умные люди ... ".В структуре нравственного сознания Петра Верховенского есть личный нравственный идеал, но идол характеризуется, по словам самого Верховенского, Николая Ставрогина, ясно.Нравственный идеал в нормативном смысле понимается как "со-совершенство в отношениях между людьми или (в форме общественного идеала) такая организация общества, в котором это совершенство" и как "высший образец нравственной личности".О. В. Брейкин определяет нравственный идеал как" образ идеального мира и совершенного человека, который становится заповедью поведения " и формируется в определенную историческую эпоху.При наличии нравственного идеала в моральномсознании личности моральные правила и требования неизбежно имеют нормативный характер, поскольку носитель идеала стремится к радикальному преобразованию себя, а в некоторых типах идеала - и мира. У Петра Верховенского нет личностного идеала, потому что он боготворит Ставрогина, но не считает его образцом нравственности; он полагает Ставрогина несравненно выше себя, но при этом не стремится стать таким же, т.е. Ставрогин не становится для него императивом поведения. Отношение Верховенского к своему идолу в некотором смысле вещное. Ставрогин – своеобразное знамя общего дела, Америка для своего Ко-лумба, но не живая личность, поступки которой – образец для поведения; поэтому место личностного нравственного идеала в моральном сознании Верховенского остается незанятым. При этом социально-нравственный идеал у Верховенского имеется, хотя и весьма примитивный - шигалевщина. Такой идеал побуждает носителя к построению совершенного земного мира, но при этом понимание «совершенного мира» может быть, как и в случае с Верховенским, совершенно чуждым большинству потенциальных жителей этого мира. Особенностью процесса формирования оценки Другого в моральном сознании Верховенского является то, что он «человека сам сочинит, да с ним и живет». Люди, с которыми общался Верховенский, не были такими, какими он их себе представлял. Это может быть связано и с отсутствием моральной чуткости, эмпатии, желания понять другого; и с тем, что деформирован механизм морального долженствования. Отказ признать за обычной моралью (под обычной моралью здесь и далее понимается мораль, характерная для определенного общества, с неповторимыми историко-культурными чертами) качество нормативности, отказ принять предпосылкой несовершенства сущего несовершенство человека приводит Верховенского к особому коммуникативному солипсизму. Он видит собеседника таковым, каким хочет видеть: фон-Лембке – совершеннейшим простачком, Ставрогина – Иваном-царевичем и т.д. Возможно, таковая утрата взаимосвязи с коммуникативной реальностью, диструкция оценочного элемента нравственного сознания связаны с коммуникативной природой нормативности морали, но данная неувязка просит особого рассмотрения.Верховенский испытывает «…много самонадеянности и презрения ко всем этим “людишкам”». Разумеется, из ряда «людишек» изымается идол – Николай Ставрогин. Что касается остальных, с точки зрения Верховенского-сына, - это рабы или, в лучшем случае, материал. Тем не менее, в общении с «людишками» Верховенский как террорист обращается к моральным сентенциям даже в таких случаях, когда с точки зрения здравого смысла говорить о морали не возможно. Так, сходу же после убийства Шатова, - не на собрании, где вся активность содержится в вотировании, а конкретно на месте преступления, - Верховенский говорит оставшимся убийцам, что в отсутствии сомнения, вы обязаны чувствовать ту свободную горделивость, коия связана с исполнением вольного долга. Постыдным, с точки зрения нравственного мировоззрения Верховенского, считается не чувствовать данной гордости и испытывать беспокойство при убийстве.Сам Верховенский, возможно, и ощущал гордость и был спокоен после произошедшего, а если и волновался, то только по поводу организации сокрытия следов преступления. Утратив способность к моральному долженствованию, он утратил и способность к человеческому поведению. Что касается остальных членов пятерки, то ни один из них не выдержал испытания кровью, пожалуй, за исключением Эркеля, который, будучи человеком слабым, стремящимся к подчинению, полностью вручил свою волю Верховенскому. Еще одним примером обращения к моральной риторике в критической ситуации является фраза Верховенского Кириллову, которого он пришел убеждать поставить подпись перед самоубийством на признании, в том числе и в убийстве Шатова: «Я не по злобе, поймите; мне все равно. Я потому, чтобы быть спокойным за наше дело». Воззвание к всеобщему делу и всеобщему благу при полном хладнокровии к жизни единичного человека, ближнего в православной терминологии, - еще одно свидетельство утери способности к моральному долженствованию. Итак, Верховенский в процессе реализации себя как продукта эпохи не впадает в моральное равнодушие, являясь, по словам Ставрогина, энтузиастом, но быстро и безболезненно теряет способность к моральному долженствованию. Настолько быстро, что читатель практически не имеет возможности зафиксировать эту личностную трансформацию. В качестве источников морального равнодушия Шатов, персонаж, во многом автобиографичный, называет утрату понимания своего народа и утрату отеческой веры. Верховенский, появляясь на месте основных событий, уже не имеет ни того, ни другого. Самозаставление, живое участие в поступке здесь и сейчас, причастность бытию и событию – то, что делает личность живой, содержательной. Когда эта способность теряется, человек превращается в механизм. Однако главный террорист, Петр Верховенский, не механизм; он – энтузиаст, он настолько одержим бесом, что практически сливается с ним. Данный тезис можно проиллюстрировать следующим образом. Верховенский имеет поразительное сходство с гоголевским чертом, соблазняющим Вакулу, в момент, когда соблазняет Ставрогина. «…черт, наклонив свое собачье рыльце ему на правое ухо, сказал: - Это я - твой друг, все сделаю для товарища и друга! Денег дам сколько хочешь, - пискнул он ему в левое ухо. - Оксана будет сегодня же наша, - шепнул он, заворотивши свою морду снова на правое ухо». «Вы начальник, вы сила; я у вас только сбоку буду, секретарем. Мы, знаете, сядем в ладью, веселки кленовые, паруса шелковые, на корме сидит красна девица, свет Лизавета Николаевна…». «Слушайте, я Вам завтра же приведу Лизавету Николаевну, хотите?». «…я кончу завтра с Марьей Тимофеевной… без денег, и завтра же приведу к вам Лизу. Хотите Лизу, завтра же?».Но Петр Верховенский соблазняет не только «одного из малых сих». Организуя «пятерки», он не брезгует никакими средствами для достижения цели: если требуется кровь для сплочения «материала», значит, будет кровь; если требуется «сто миллионов голов», значит, будут все сто пятьдесят; если необходимо получить власть над Ставрогиным, связав его преступлением, значит, будет преступление. Он провоцирует даже «сильные губернские головы» на то, чтобы они становились апологетами двойной морали, чтобы ру-ководствовались принципом пробабилизма в отношении таких преступлений, как убийство, разрушение государства, смута, разврат, поджог. Идея Верховенского страшнее шигалевщины, поскольку шигалевщина так и остается идеей, а Верховенский действует, причем действует активно и быстро. То, что он себе представил, что задумал, реализуется с необыкновенной скоростью, потому что он потерял способность к моральному долженствованию. Он не сопоставляет свои идеи с обычной моралью, не делает проверку на нормативность, не терзается сомнениями по поводу различения добра и зла. Он, как и любой бес в православном миропонимании, знает добро и знает зло; при этом ненавидит добро и всячески потворствует злу. Верховенский имеет нечеловеческий аппетит к разрушению и смуте, к потрясению основ всего и вся. Ф. М. Достоевский никак не упоминает о способности либо хотя бы малейшем стремлении Петра Верховенского к покаянию, отказываясь от него как от активный личности, носителя образа Божьего. Самооценка и оценка другого, нравственный идеал, стыд, совесть, нормы обычной морали, моральное долженствование – ни один из перечисленных элементов морального сознания не функционирует должным образом у Верховенского, что свидетельствует о глубоком разрушении его личности.Советская критика давала роману «Бесы» Достоевского в большей степени общественную и политическую интерпретацию, практически оставляя в тени религиозное измерение данного романа писателя. К примеру, в примечании «От издательства», сопровождающем публикацию записных тетрадей к «Бесам», Достоевский стоит на политической установке данного своего произведения. По-другому считает итальянский литературовед Э. Ло Гатто. В противопоставлении меж Ставрогиным и Тихоном, меж атеизмом и верой он зрит ключ к религиозной мысли романа.В современное время возникли исследования, в которых дано формирование философско-религиозной трактовки романа, появившейся в трудах С. Н. Булгакова, Н. А. Бердяева, В. И. Иванова, Р. В. Плетнева и др., существенно расширен «евангельский текст» романа и религиозное пояснение к нему.Принципиальным итогом стало исследование личного экземпляра Нового Завета 1823 года издания, подаренного Достоевскому во время его заключения в Сибири.В данном исследовании описаны маргиналии Достоевского, выделена значимость Евангелия как источника вдохновения выдающегося отечественного писателя, раскрыто значение библейских цитат для осмысливания значения творений Достоевского. В Тобольске в январе 1850 года Достоевскому и остальным петрашевцам презентовали Евангелие, с коим, сообразно свидетельству его супруги А. Г. Достоевской, Федор Михайлович ни разу не расставался.Значимость Библии и творений Отцов Церкви в художественном творчестве Достоевского обозначена в монографии итальянской исследовательницы С. Сальвестрони, переведенной и на русский язык. Проанализируем смысл святоотеческой традиции, вдохновившей, по всей вероятности, Достоевского на представление сил зла в «Бесах», в 1871–1872 годах публиковавшемся в журнале «Русский Вестник». Позволительно предположить, что речь может идти о Житии Св. Антония, написанном Афанасием Александрийским. Очевидным образом оно никак не упоминается ни в тексте романа, ни в комментариях к Полным собраниям сочинений Достоевского. Меж тем в «Бесах» наблюдаются некие свидетельства, дающие предлог к этому предположению. В восточной традиции борьба основоположника христианского монашества Св. Антония с бесами известна не только посвященным монахам, но любому верующему. К ней отсылают Минеи-Четьи, которые обрели огромную известность в русском православном мире. В каталоге книг, составлявших библиотеку Достоевского, отсутствует 1-ое русское издание творений Св. Афанасия, епископа Александрийского, опубликованное в журнале Московской духовной академии (1851–1854) в прибавлениях к «Творениям святых отцов, в русском переводе», где содержится целый контент Жития Антония под заглавием «Житие преподобного отца нашего Антония, описанное святым Афанасием в послании к инокам, пребывающим в чужих странах». Но в перечне изданий, принадлежавших Достоевскому, числится книга «Избранные жития святых, кратко изложенные по руководству Четиих Миней» (далее «Избранные жития»), опубликованная в Москве в 1867–1868 годах. В заметке «О безошибочном знании необразованным и безграмотным русским народом главнейшей сущности восточного вопроса» («Дневник Писателя», 1877) Достоевский сообщает о том, что Четьи-Минеи практически не доступны простому народу: «Да и достать их трудно: надо купить, а попробуйте попросите почитать на время в приходе - не дадут. И вот, верите ли вы тому, что по всей земле русской чрезвычайно распространено знание Четьи-Минеи - о, не всей, конечно, книги, - но распространен дух ее по крайней мере, - почему же так?». Он сам же дает ответ потом, что фуррор данной книги связан с тем, что немало проживает в России «рассказчиков» и «рассказчиц житий святых», которые проговаривают данные истории по Четьим-Минеям. Эти сказители выделяются тем, что не прибавляют ничего от себя и народом выслушиваются с интересом, о чем говорит от первого лица создатель романа «Бесы»: «Я сам в детстве слышал такие рассказы прежде еще, чем научился читать. В  этих рассказах, и в рассказах про святые места, заключается для русского народа, так сказать, нечто покаянное и очистительное». Данное примечание Достоевского указывает, что Четьи-Минеи сыграли одну из главных ролей в его религиозном воспитании, из чего позволительно сделать вывод, что он практически наверняка был знаком с Житием Св. Антония конкретно благодаря данному собранию. Четьи-Минеи оказали явное воздействие, в том числе и на текстуру романа «Бесы», где Достоевский излагает ситуацию не от собственного лица, а от имени повествователя (хроникера), что придает авторитетности и правдоподобия изложенным им событиям, очевидцем которых хроникер в значимой степени считался. Как уже было зафиксировано, в данном романе важен не столько рассказчик, сколько прецеденты, им изложенные. В самом деле, сказатель с первых страниц романа говорит: «Как хроникер я ограничиваюсь лишь тем что представляю события вточномвиде, точно так как они произошли, и  не виноват если они покажутся невероятными».Сиим предостережением Антон Лаврентьевич равняется к авторам старых летописей, предлагая бесстрастный рассказ о событиях, которые кажутся правдоподобными, даже когда дело доходит до чрезвычайных происшествий. Подобное заявление - докладывать лишь настоящие действия - присутствует еще в прологе Св. Афанасия к Житию преподобного Антония: «Во всем же заботился я  об истине, чтобы иной, услышав больше надлежащаго, не впал в неверие, или также узнав меньше должнаго, не стал с неуважением думать об Антонии». Тем не менее романные действия представлены с точки зрения хроникера, молодого человека традиционного воспитания, рассудок которого отображает некоторое количество значений восприятия Евангелия и святоотеческой и духовной литературы.Вербальный образ Св. Антония из сборника «Избранные жития» лаконичен, однако жив. Его учение может быть сведено к 3 постулатам: 1) бороться с самим собой, чтоб отогнать мысли суетные и опасные; 2) трудиться и молиться ежечастно, чтоб угодить Господу и добиться мира в сердце; 3) быть стыдливым, чтоб конфронтировать высокомерию разума. Избранные жития, однако, никак не считаются единственным источником, имеющим отношение к раннехристианскому подвижнику, основоположнику отшельнического христианского монашества, кой, как мы считаем, вдохновил Ф.М. Достоевского. Из его переписки с братом Михаилом мы узнаем, что в 1849 году, находясь в заключении в Петропавловской крепости, Достоевский читал труды Св. митрополита Димитрия Ростовского(Димитрий Ростовский, в миру Данила СаввичТуптало (1651–1709). В письме от 18 июля 1849 года к брату Михаилу из Петропавловской крепости Достоевский выводит: «Я здесь читал немного: два путешествия к св местам и сочинения с Димитрия Ростовского» (Д30, XXVIII1 , 157). Речь идет конкретно о собрании сочинений Св. митрополита в 5 томах:СочиненiясвятагоДимитрiя, митрополита Ростовскаго. Сочиненiя: в 5 т. 6-е изд. М.: ВъСѵнодальнойТѵпографiи, 1839–1840 ), которые косвенно перекликаются с учением Антония. Посреди творений Димитрия Ростовского, в каких позволительно отыскать отзвуки учения святого отшельника, заслуживает упоминания, в частности, сборник «Врачевство духовное на смущение помыслов, от различных книг Отеческих вкратце собранное». Данное собрание святоотеческих текстов о различных духовных вопросах, где подвигу смирения для противоборства осаде бесов посвящается раздел, озаглавленный «От Патерика, Слово». Хотя в приводимой ниже несквозной цитате из Древнего Патерика никак не упомянуто имя Св. Антония, тем не менее узнаются его духовные поучения касающиеся хранения помыслов: …хульныйпомыслъбываетъотъоклеветанія, и  отъ еже укоряти и осуждати, и отълѣности и воли своея, и отъ гордыни, отсюду хулы въпомыслѣхъбываютъ; аще же человѣкъ не сопротивитсяимъсмиреніемъ, и самагосебѣуничиженіемъ; то во злобахъостанетъ окаянная душа, или въбѣсѣблудномъ, или во изступленіи ума. Отпечатки познания Достоевским Жития Антония Великого можно отыскать на протяжении всего романа «Бесы», в котором чередуются «свет» и «тьма». Достоевский не сомневается, что Николай Всеволодович Ставрогин не только мучается от галлюцинаций, но на самом деле подвержен обольщениям демона, о каких говорится от имени повествователя романа, хроникера Антона Лаврентьевича: И  вдруг он, впрочем в самых кратких и  отрывистых словах, так что иное трудно было и понять, рассказал что он подвержен, особенно по ночам, некоторого рода галлюцинациям, что он видит иногда или чувствует подле себя какое-то злобное существо, насмешливое и  «разумное», «в разных лицах и  в  разных характерах, но оно одно и тоже, а я всегда злюсь…». В отдельном издании романа «Бесы» 1873 года Достоевский, отрекшись «от темы развития душевного заболевания Ставрогина» , снял диалог, кой был в журнальной редакции романа: - Я опять его видел, проговорил Ставрогин почти шепотом, отвертываясь в сторону. - Боже мой! - Сначала здесь в углу, вот тут у самого шкафа, а потом он сидел все рядом со мной, всю ночь, до и после моего выхода из дому… Не входи, Алексей Егорович! крикнул он старику, показавшемуся в дверях с подносом в рук. - Этого уже три месяца с вами не было! -  Да, три месяца; больше. (Беспокойство и  тревога все сильнее и  сильнее овладевали им.) Чтò вы так засматриваете мне в лицо? Теперь начнется ряд его посещений. Вчера он был глуп и дерзок. Это тупой семинарист, самодовольство шестидесятых годов, лакейство мысли, лакейство среды, души, развития, с полным убеждением в непобедимости своей красоты… ничего не могло быть гаже. Я  злился что мой собственный бес мог явиться в такой дрянной маске. Никогда еще он так не приходил. Я впрочем все молчал, нарочно; я не только молчал, я был неподвижен. Он за это ужасно злился, и я очень рад что он злится. Я теперь даже рад. Даша в совершенном испуге схватила его за руку. - Николай Всеволодович, опомнитесь! вскричала она. - Чтò вы? как бы удивился он ее волнению, - ведь вы знаете что у меня такая болезнь. Я вам одной только и открыл про нее на свете, и никто этого не знает. Постойте, неужели я вам не открывал? смотрел он на нее в недоумении, как бы что-то припоминая. Если так, то я  действительно брежу или… с ума сошел, прибавил он в невыразимой тоске, ожидая ответа. -  Нет, нет, не пугайтесь, вы мне открыли, одной мне, в Швейцарии. Я  не того испугалась сейчас, а  того как вы о нем говорили. Вы так говорите как он в самом деле есть. Боже сохрани вас от этого! вскричала она в отчаянии. - О,  нет, я  в него не верю, успокойтесь, улыбнулся он. - Пока еще не верю. Я знаю что это я сам в разных видах, двоюсь и говорю сам с собой. Но все-таки он очень злится; ему ужасно хочется быть самостоятельнымъ бесом и чтобы я в него уверовал в самом деле. Он смеялся вчера и уверял что атеизм тому не мешает.-  В ту минуту как вы уверуете в него, вы погибли! Боже! И этот человек хочет обойтись без меня! с болью в сердце вскричала Даша. - Слушайте, когда мы будем свободны, я сяду подле вас и он никогда не придет. Данный момент романа Достоевского вызывает в памяти слова св. Афанасия Александрийского, кой писал в Житии Антония: А при такомъобразѣ жизни будемъ постоянно трезвиться и, какъ написано, всяцѣмъхраненіемъ блюсти сердце (Притч. 4, 23).2.4Антихрист в «Бесах» Достоевскогои нравственная деградация личности, приводящая человека к самоубийствуКогда Н. А. Бердяев объявляет Достоевского «человеком Апокалипсиса» и уверяет, что «до конца понять его религиозные идеи можно лишь всвете апокалипсического сознания», он, конечно, имеет в виду не тольконовозаветный Апокалипсис, Откровение Иоанна Богослова, но и всю восходящую к иудейской профетике традицию, которая изображает предстоящеекатастрофическое обнаружение и столкновение мировых сил, чем будет сопровождаться второе пришествие и спасение избранных.Расширительное применение подобных утверждений Бердяева к миросозерцанию и творчеству писателя нередко ведет к идейным аберрациям инекорректному прочтению его текстов. В частности, предложенное Бердяевым общее «апокалипсическое» освещение не проясняет, а скорее затемняет центральную религиозно-этическую идею Достоевского - идею христоподражательного преодоления и преображения тварной природы человека. Поэтому правы авторы статьи «Апокалиптизм» в Словаре по эстетике и поэтикеДостоевского, предостерегая от «крайних мнений» Бердяева. Но совсем неправы они, возводя «апокалиптизм» в «важный структурный принцип (...)произведений» писателя - это как раз и есть расширительное применение.Некоторые мотивы и символы из Откровения Иоанна Богослова действительно входят в тексты Достоевского (что давно показано исследователями) и образуют его апокалиптику. Однако в романы его они не переносят религиозно-мистическую напряженность и энигматизм, которыми отличаются видения патмосскоготайнозрителя и вообще всякий апокалипсис. Некорректной аналогией (к сожалению, встречающейся в работах по данной теме) было бы связывать сюжетные и психологические «крушения» в романах с событийной катастрофичностью в Апокалипсисе.Апокалипсис(открытие, откровение) - прежде всего определенный устойчивый жанр религиозно-мистических писаний, имеющий отчетливые границы и содержание, жанр «видений в духе», в форме которых духовидец передает откровенные ему свыше волю и дела Божий, картины потустороннего мира, последней смерти, воскресения. Страшного Суда, борьбы с сатаной и торжества Царства Божьего.В апокалипсис может входить вся совокупность этих компонентов или их часть. Апокалипсическому повествованию обычно свойственна событийная насыщенность, пневматофании и ангелофании, небесные знамения, заострение коллизий света и тьмы, жизни и смерти, греха и праведности, эмблематическая и символическая образность, часто экстатичность тона. Примечательно, что в большинстве апокалипсисов акцентировано именно писанноеслово, свиток или книга, где древнеиудейская (начиная с эпохи вавилонскогопленения), а затем иудео-христианская (к которой принадлежал Иоанн Богослов) традиции стремились удержать полученные в откровении смыслы су-щего, усвоить сам язык откровения. И не случайно автору новозаветногоАпокалипсиса было повелено съесть полученную от ангела раскрытую книгу, которая была сладка в устах его и горька во чреве его (Откр. 10: 9). Апокалипсис это всегда конкретный текст и книжность по преимуществу.Существуют неканонический, но включенный в Библию ветхозаветныйапокалипсис - 3-я книга Ездры, а также апокрифические писания этогожанра: один из самых ранних его памятников «Книга тайн Еноха», апокалипсис Варуха, написанный неизвестным гностиком «Апокалипсис Петра», апокалипсис Фомы, апокалипсис Стефана, апокалипсис Авраама (сохранившийся только в славянском переводе), «Пастырь» Ерма (Гермы).Первый из названных апокрифов бытовал на славянском языке в списках XV-XVIII веков. Последний апокриф, относящийся ко II веку, высоко ценился в христианских общинах той эпохи, но позднее его боговдохновенностьбыла подвергнута сомнению, и, хотя он входил в древнейший ново-заветный канон (так называемый Синайский кодекс), в «Каноне Муратори»он уже исключен из числа священных книг. Тем не менее он был переведен на русский язык, издан в 1860 году и вполне мог попасть в поле зренияДостоевского, чей интерес к апокрифическим текстам новозаветного Предания засвидетельствован бесспорно. В ряде памятников к собственно апокалипсическому повествованиюприсоединяются не принадлежащие к жанру тексты: пророчества, обличения, проповедь, исторические сказания. Первым образцом такого соединения была Книга Исайи, «пятого евангелиста», как его иногда называли.(Зачем так много, читающие магистерские сочинения знакомы с термином.Пишите сразу про Достоевского).Не относится по существу к апокалипсису и, следовательно, не принадлежит к апокалиптике Достоевского дважды использованное им в романе«Бесы» послание к Ангелу Лаодикийской церкви (его читает Степану Трофимовичу Верховенскому Софья Матвеевна и Ставрогину - Тихон). Оно имело, по-видимому, определенное значение в религиозно-этическом сознании писателя, а в «Бесах» послужило для экспрессивной и освященной апостольским словом характеристики персонажей.Вл. С. Соловьев сообщал в «Заметке в защиту Достоевского от обвинений в „новом христианстве"», что Апокалипсис был «любимой книгой Достоевского в его последние годы».А в «Трех речах...» передавал один разговор, где Достоевский «применял к России видение Иоанна Богослова о жене, облеченной в солнце и в мучениях хотящей родити сына мужеска: жена - это Россия, а рождаемое ею есть то новое Слово, которое Россия должна сказать миру». Подтверждением приводимого Соловьевым высказывания является запись в подготовительных материалах к «Бесам»: «Жена чревата - Россия». Кстати сказать, именно этим видением жены, облеченной в солнце, сам Соловьев за-вершил свою «Краткую повесть об Антихристе», - может быть, не без вос-поминания о толковании Достоевского.В «Бесах» Федька Каторжный свидетельствует о богословствовании Кириллова и толковании им Апокалипсиса. Этот «благоразумный» разбойник напоминает Петру Верховенскому: «Алексей Нилыч, будучи философом,тебе истинного Бога, Творца Создателя, многократно объяснял и о сотворении мира, равно и будущих судеб и преображения всякой твари и всякогозверя из книги Апокалипсиса».Кириллов вполне буквально, в категориях земного ума и физического существования, понимает апокалипсическое обетование ангела о том, что в наступившем ином бытии «времени уже не будет» (Откр. 10: 6). «Это очень там верно; отчетливо и точно, — откликается он как на положительную теоретическую истину на приводимые Ставрогиным слова ангела. - Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо. Очень верная мысль».Кириллов увидел в апокалипсической смене бытийных состояний и вокончании времени соблазнительное для него мгновенное (вне времени) решение человеческих и мировых проблем. Символическое повествование Откровения он, охваченный (как и некоторые русские революционеры) моральным нетерпением, доходящим до религиозного вызова миру, прочитывает как реальный путь «онтологического радикализма». И переводит апокалипсическую «мысль» о прекращении времени в волевой практический акт прекращения текущей жизни с открытым переходом в жизнь - как настаивает он — «не в будущую вечную, а в здешнюю вечную». Способен он ощущать вместе с тем и «присутствие вечной гармонии» и понимать, что «это не земное» и, чтобы пережить это, «надо перемениться физически или умереть». Но нетерпеливый Кириллов не хочет участвовать в медленных, требующих труда и веры процессах физического преображения и выбирает самый краткий переход в вечность.Задумывая ввести в роман «Бесы» тему будущих мировых судеб с первенствующей в них миссией России, Достоевский в подготовительной записи «Мысли Князя» выставляет два образа из Апокалипсиса: тысячелетнеецарство и блудница. Но при этом второй образ через приданное ему определение наделяется другим по сравнению с источником смыслом: «царство1000 лет, римская блудница». Напомним, что в Апокалипсисе приводится такая надпись на челе блудницы, которая относит эту фигуру к архаичной относительно времени Откровения эпохе для придания образу широкого символического смысла: «Тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным» (Откр. 17: 5). Место блудницы, которую Иоанн видел восседавшей «на водах многих», «на звере багряном», на семи главах его, символизирующих семь гор (Откр. 17: 1, 3, 9), в записи Достоевского прямо отождествляется с Римом - т. е. апокалипсический образ здесь историзируется, причем в приписанных условному еще персонажу («Князю») «мыслях» явно проступают взгляды писателя. Равнокак и в продолжающейся историзацииапокалиптики в дальнейшей записи: в качестве осуществителя символических предвещаний Апокалипсиса выдвигается уже реальный этноконфессиональный субъект, носитель «правого и славного вечного исповедания Христа»:«Мы несем 1-й рай 1000 лет, и от нас выйдут Энох и Илия, чтобы сразиться с антихристом, т. е. с духом Запада». Развивая «мысли Князя» в направлении исторических воплощений, Достоевский использует и апокрифическую персонификацию апокалипсических фигур - двух безымянных Свидетелей, сразившихся со зверем, погибших и воскресших (Откр. 11:3 -13): в них толкователи видели Еноха и Илию. Теперь это должны быть русские православные пророки, ведущие войну с антихристовым злом Рима. Но здесь мы уже вступаем в область эсхатологических представлений писателя.При внимательном рассмотрении обнаруживается, что апокалиптикаДостоевского как таковая состоит из сравнительно небольшого ряда цитат,реминисценций и ситуативных, локальных использований. Выводы: Итак, при анализе «Бесов» мы видим, что Николай Ставрогин Достоевского готов даже отказаться от разума, чтобы только отстоять свою абсолютную метафизическую свободу (свободу от этих «законов природы»)В свою очередь, Петр Верховенский предстает перед нами в качестве карикатурного двойника и слуги Ставрогина.Апокалиптика Достоевского в «Бесах» как таковая состоит из сравнительно небольшого ряда цитат, реминисценций и ситуативных, локальных использований. В общем движении идей и романного содержания ее участие незначительно. Она занимает свое место в эсхатологии Достоевского, которая, разумеется, восходит к эсхатологическим доктринам христианства, но развивается у него в материале современной жизни, в русле актуальной религиозно-этической проблематики и со свойственными писателю видоизменениями.Отметим еще, что все последующие годы Достоевский углубляет и развивает явившееся ему понимание истории - как пути восхождения к конечному идеалу. В процессе этой духовно-творческой работы он и приходит к идее “миллениума”, “тысячелетнего Царства Христова”, благой, совершенной эпохи внутри истории, своего рода этапа на пути обожения, преображения бытия и человека, моста между сущим и должным. Впервые она озвучена в подготовительных материалах.ЗаключениеИтак, религиозный нигилизм (наверное нечто большее, нежели религиозное равнодушие русского интеллигентного человека), экседра воинствующего противоборства положительно отчужденной религиозности официоза. Данная экседра может быть теистической, как у староверов, либо полностью атеистической, как в среде русской интеллигенции, однако её суть, её смысловая культурообразующаянагруженность (быть знаком и символом истинной веры), константна. Религиозная позитивность самодержавия и церкви была вытеснена религиозной негативностью общественной мысли. Появившаяся на данной основе религиозная позитивность советизма была вытеснена религиозной негативностью радикал- либерализма.Русской интеллигенции выпала необыкновенная историческая роль стать точкой встречи (бифуркации), фокусом 2-ух взаимно-перевернутых проекций русской культуры — патриархальности и современности. И в той мере, в которой их кульминация позади, роль интеллигенции, как особенного ордена интеллигентного класса, видется исчерпанной. Только в той мере, в которой данная проблема воспроизводится снова и снова, обнаруживая все новую точку встречи, исключительная роль русской интеллигенции не ослабевает. Ежели «патриархальная» традиция российской государственности, непринципиально, в какой форме - консервативной (царский режим), либо общественной (большевизм), либо либеральной (ельцинизм, как идеология «рыночного тоталитаризма»), - непрестанно воссоздаёт деспотизм, то и оборотная сторона отношения - русская цивилизация - с неустанностью, опять и опять, порождает парадокс русской интеллигенции, как нигилистическиморализующегореволюционаризма.Русский нигилизм был изначально воинственен и радикален, как и противостоящая ему догматическая церковность.Вплоть до конца XIX века сектантски-безбожный дух нигилизма русской интеллигенции лишь рос. Принципиально подметить, что уже в самой данной диспозиции твердого противоборства официозному православию содержалась печать теневой церковности, т. е. все той же невольной предрасположенности к догматическим обобщениям, однако уже другого, нетеистического, содержания. Данная секуляризованная религиозность теневой церковности делается наследственный чертой всей русской интеллигенции и в особенности агрессивно атеистически заряженной её части. Достоевский в отсутствии всякой идеологической натяжки с максимальной художественной точностью выразил это в собственных романах (в особенности в «Бесах»). И хотя жизнь в предстоящем предложила ещё очень много других форм атеистической фанатичности, их сущность от этого не изменялась.Роман Ф.М. Достоевского «Бесы» в настоящее время изучен довольно полно: его никак не обошла стороной критика, современная выходу этого романа в свет; в начале ХХ века он был поднят на щит проповедниками нового христианства и стихотворцами-символистами; в советский период труду писателя также отдали должное (были расшифрованы все черновые записи и проанализированы подготовительные материалы к плану романа, снято тенденциозное восприятие его как романа-памфлета). Постановка драмы по роману«Бесы» была интерпретирована на сцене; (в настоящее время в репертуар театра «Современник» входит драма «Бесы» в интерпретации А. Камю).Произведение не оставлено интересом иностранных критиков и писателей.Все периоды исследования романа занимательны с точки зрения восприятия-литературными критиками и историками литературы религиозной философии писателя; на основании разбора данных исследований можно сделать вывод, что в романе «Бесы» создатель желал проявить собственные воззрения на природу религии и что данные воззрения у него тесно соединены с православным христианством.В процессеработы вывелось такое заключение: во всех проблемах, поднятых вромане, православие, христианство, вера в красоту идеала Христа (помнению Достоевского) как система воззрений является решением всехдуховных, нравственных, психологических и социальных проблем.В работе отслежено направление и формированиемысли, наиболее занимавшей Достоевского в период работы над романом– это проблема: социализм либо христианство, вероятность возникновения христианского социализма. Одной из религиозно-философских проблем творчества Достоевского считается и нравственная проблема: Богочеловек либо«человекобог» – раздумье о пределах человеческого своеволия. В диссертации данная проблема рассматривается одной из первых, так как она является первопричиной, толкающей различные слои общества и различных ее представителей к проявлению бесовского своеволия, различному проявлению эгоистичного «Я», весомым инди-видуалистическим поступкам: Ставрогина – к содомской красоте и к самоубийству, Петра Верховенского – к убийству Шатова, Лизу – в руки к Ставрогину – и т.д.Любой из героев по-своему показываетнепокорность и новую ужасную свободу собственную. В итоговом творчестве эта проблема выльется в простое, однако наиболее глобальное духовно-философское открытие писателя: «Если Бога нет, то все дозволено».Русский нигилизм XIX в. – явление больше литературное, чем существующее на самом деле (в реальной действительности отсутствие необходимого для подлинного нигилизма кризиса ценностей компенсировалось мно-гочисленными намеками на него). Литература не только вызвала нигилизм к жизни, подробно охарактеризовала, сделала влиятельным, но она же способствовала и тому, что название «нигилизм» распространилось потом и на участников революционного движения (изданный в Лондоне роман С. Степняка-Кравчинского «Андрей Кожухов» первоначально назывался «Карьера нигилиста» – и это была именно история русского революционера, рассказанная для представителей другой культуры с целью вызвать сочувствие).БиблиографияАверинцев С.С. Собр. соч., София-Логос. Словарь. К., 2006.Авсеенко В.Г. Практический нигилизм // Русский вестник. 1873.№7.Антоний Великий упоминается один раз в комментариях к «Житию великого грешника» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. T. 9. Л.: Наука, 1974. Аѳанасий Александрийский. Житиeпреподобнаго отца нашего Антония, описанное святымъАѳанасием в послании к инокам, пребывающим в чужих странах // Аѳанасий Александрийский. Творения иже во святых отца нашегоАѳанасия, архиепископа Александрийскаго. Т. 21. М.: Тип. В. Готье, 1853. C. 202–284.Бердяев Н. А. Ставрогин // Русская мысль. — 1914. — Кн. 5. — Май. — С. 80–89.Бердяев Н.А. «Духи русской революции». [Электронный ресурс ]. – Режим доступа:www.vehi.net(дата обращения 17.04.2018).Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. М., 1994. Т. 2.Бердяев Н А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции: Репр. воспр. изд. 1909 г. М., 1990. Библиотека Ф. М. Достоевского: опыт реконструкции. Научное описание / отв. ред. Н. Ф. Буданова. — СПб.: Наука, 2005. Брейкин О. В. Становление нравственного идеала в культурах Древнего мира. Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 1996.Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции: Репр. воспр. изд. 1909 г. М., 1990. – С. 23-69.Булгаков С. Н. Русская трагедия. О «Бесах» Ф. М. Достоевского в связи с инсценировкой романа в Московском художественном театре // Русская мысль. — 1914. — Кн. 4. — Апрель. — С. 1–26.Булгаков С. H. Христианский социализм. – Новосибирск : Наука, 1991.Власкин А. П..Щенников Г. К.АпокалиптизмДостоевский: Эстетика и поэтика. Словарь-справочник. Челябинск, 1997. Возилов В.В., Меметов В С. Русские мыслители начала XX века об интеллигенции и нигилизме (Историко-философский аспект) // Некоторые современные вопросы анализа российской интеллигенции: Межвуз. сб. науч. тр. Иваново, 1997. – С. 69-80.Возилов В.В. Эволюция представлений о русском нигилизме. //  Творческое наследие Густава ГуставовичаШпета в контексте философских проблем формирования историко-культурного сознания (междисциплинарный аспект) Г.Г. Шпет/Comprehensio. Четвёртые Шпетовские чтения. Сер. "Научные доклады" Ответственный редактор: О.Г. Мазаева. 2003. Волкова Е.А. Отражение темы нигилизма в социально-исторических взглядах Ф. М. Достоевского (на примере романа «Бесы»). // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2016. № 3 (72). - С. 33-38.Гайденко Н. Н. «Вехи»: неуслышанное предупреждение //Вопросы философии. 1992. № 2.Герцен А.И. Былое и думы. Ч.6-8, М., 1958.Гиляров-Платонов Н.Н. Откуда нигилизм? М., 1904.Гогина Л.П.Альтернатива нигилизму в романе «Бесы» Ф.М. Достоевского: монография / Л.П. Гогина; под науч. ред. Ю.И. Сохрякова.- М.: ИИУ МГОУ, 2015. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: в 14-ти т. М. - Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1952. Т. 1. Ночь перед Рождеством.Гольдт Р. “Долг греха”? Этос личности и вопрос насилия у Ф.А. Степуна. // Вопросы философии. 2015. № 10. С. 112-118.Горбачевский Ч. А. Трагедия нигилизма в «Бесах» Достоевского. // MagistraVitae: электронный журнал по историческим наукам и археологии. 2002. Т. 1. № 1 (13). - С. 92-94.Григорьева Т. П. Дао и логос. – М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1992.Гусейнов А. Ш. Нигилизм как искажение ценностно-смысловой сферы личности. // Категория смысла в философии, психологии, психотерапии и в общественной жизни: материалы Всероссийской психологической конференции c международным участием. Российское психологическое общество; Факультет психологии Южного федерального университета совместно с Восточно-Европейским институтом психоанализа (ВЕИП); Европейской конфедерацией психоаналитической психотерапии (ЕКПП) и Европейской Ассоциацией психологического Консультирования (ЕАК). 2014.Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. М., 1991. Де-Пуле М. Нигилизм как патологическое явление русской жизни // Русский вестник. 1881. № II.Достоевский Ф. М. Бесы. // http://az.lib.ru/d/dostoewskij_f.shtml //(дата обращения 10.04.2018).Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1877 год (январь–август) // Д30, XXV, 214–215. «Четьи-Минеи» упоминаются и на первых страницах романа «Идиот» (Достоевский Ф. М. Полн.  собр.  соч.: канонические тексты  / под ред. проф. В. Н. Захарова. T. VIII. Петрозаводск, 2009. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972-1985. Т. 25.Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Т. IX: приложение: Бесы: роман: опыт реконструкции журнальной редакции: текстологическое исследование, комментарии. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2010. С. 409–410.Дунаев М.М. Фёдор Михайлович Достоевский // Православие и русская литература. М., 2002. Ч 3. Жадан В. Б. Нигилизм как социокультурное явление и его формы. // Гуманитарный журнал, №2, 2015. – С. 31-36.Захаров В. Н. «Бесы»: опыт реконструкции журнальной редакции романа // Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: канонические тексты. - Т. 9: приложение: Бесы: роман: опыт реконструкции журнальной редакции: текстологическое исследование, комментарии. - Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2010. - С. 673–706.Захаров В.Д. Бог и человеческое сознание (герои Достоевского в поисках Бога). // Метафизика. 2016. № 4 (22). - С. 139-149.Захаров В. Н. Имя автора  - Достоевский. Очерк творчества.  - М.: Индрик, 2013. Захаров В. Н. Достоевский и  Евангелие  // Евангелие Достоевского: [в 2 т.]. - М.: РусскiйМiръ, 2010. - [Т. 2]: исследования. Материалы к комментарию. — С. 5–35.Знаменский С.П. «Сверхчеловек» Ницше. -  СПб: Русский Христианско-гуманитарный институт, , 2001.Иванов  Вяч. Достоевский и  роман-трагедия  // Русская мысль.  - 1911.  - Кн.  5.  - Май.  - С.  46–61  (2-я паг.); Кн.  6.  - Июнь.  - С. 1-17 (2-я паг.).Иванов-Разумник Р.В. История русской общественной мысли. Ч. 4. Пг„ 1918. – С. 27-57.Иеромонах Серафим (Роуз) "Человек против Бога" // https://azbyka.ru/otechnik/Serafim_Rouz/chelovek-protiv-boga/(дата обращения 01.04.2018).Избранныяжитiясвятыхъ, кратко изложенныя по руководству Четiихъ-Миней. Январь. М.: Тип.  Бахметева, 1867. 4-е изд. С.  142– 152.Изгоев А С. Об интеллигентной молодежи // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции: Репр. воспр. изд. 1909 г. М., 1990. - С. 97-124.Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм / И. П. Ильин. – М.: Интрада, 1996. Исторический архив. М ; Л., 1950. Т. V. – С. 326-341.Кавелин К. Д. О нигилизме и мерах, против него необходимых. // Русская социально-политическая мысль. 1850-1860-е годы: Хрестоматия. - М.: Издательство Московского университета, 2012.Казаков А. Этика антинигилизма //Литературное обозрение. 1990. № 12Карякин Ю.Ф. Прозрения и ослепления (о "Бесах") // Карякин Ю.Ф. Достоевский и канун XXI века. М., 1989.Катков М. Н. О нашем нигилизме по поводу романа Тургенева. // Критика 60-х гг. XIX века / Сост., вступит.ст., преамбулы и примеч. Л. И. Соболева. - М.: ООО "Издательство "Астрель"": "Издательство "АСТ", 2003. С. 29Киреев А.А. Избавимся ли мы от нигилизма: Записка, представленная в 879 г. М, 1881. Кистяковский Б.А. В защиту права // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции: Репр. воспр. изд. 1909 г. М., 1990. – С. 125-155.Коваль Е. А. Специфика представлений об источнике нормативности морали и особенности морального долженствования террористов и самоубийц. //Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение, вопросы теории и практики, 2012. - №11-1. – С. 81-88.Колеров М. Л. Самоанализ интеллигенции как политическая философия //Новый мир. 1994. № 8. Конышев Е.М., Дорофеева Е.О. Художественное постижение нигилизма в произведениях Тургенева, Достоевского и Лескова. // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2014. № 4. - С. 164-167.Котельников В.А. Апокалиптика и эсхатология у Достоевского. // Русская литература. 2011. № 3. - С. 51-67.Лазарева А Н. Интеллигенция и религия: К историческому осмыслению проблематики «Вех». М., 1996.Лебедев Д.П. Русское общество и нигилизм // Исторический вестник. 1881. № 6.Лопатин. Словарь русского языка. 2012. https://slovar.cc/rus/lop(дата обращения 01.10.2018).Митрополит Антоний (Храповицкий А.П.). Ф.М.Достоевский как проповедник возрождения // Ф.М.Достоевский и Православие. М.: Отчий дом, 1997. С. 104-174.Михайлов А В. Из истории «нигилизма». // Обратный перевод – М. : Языки русской культуры, 2000. Молчанов В. Ф. Евангелие Достоевского: оптико-электронная реконструкция авторских маргиналий // Евангелие Достоевского: [в 2 т.] / подг. текста, комм. В. Н. Захарова, В. Ф. Молчанова, Б. Н. Тихоми-рова.  - М.: РусскiйМiръ, 2010.  - [Т.  2]: исследования. Материалы к комментарию. - С. 36–43.Нечаев С.Г. «Катехизис революционера» [Электронный ресурс].-Режим доступа: www.hist.msu.ru//(дата обращения 17.04.2018).Ницше Ф. Воля к власти // Ф. Ницше. Так говорил Заратустра. К генеалогии морали. Рождение трагедии. Воля к власти. Посмертные афоризмы. Мн., 2003. Овсянико-Куликовский Д.Н. История русской интеллигенции // Овсянико-Куликовский Д.Н. Собр. соч.: В 13 т. Т. V III. СПб., 1914. – С. 57-91.Плетнев Р. Святые Отцы Церкви и Достоевский (к столетию смерти писателя) // Русское Возрождение. - 1981. - № 3. - С. 14–42.Сальвестрони С. Библейские и  святоотеческие источники романов Достоевского. — СПб.: Академический проект, 2001. Сараскина Л. И. «Бесы» - роман-предупреждение. - М., 1990.Свенцицкая И. С. Тайные писания первых христиан. М., 1980.Склейнис Г.А. Нравственные и психологические истоки феномена самоубийства в понимании Ф.М.Достоевского. // Вестник Дальневосточного отделения Российской академии наук. 2007. - № 1. - С. 59-68.Скрыпник В.Р. Инфернальные типы русской революции. По роману Ф. М. Достоевского «Бесы». // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук.- 2018. № 2-2. - С. 42-47.Страхов Н.Н. Бедность нашей литературы // Страхов Н.Н. Литературная критика. М., 1984. Страхов Н.Н. Борьба с Западом в нашей литературе: Исторические и критические очерки: В 2 кн. СПб., 1 887-1890. Страхов Н.Н. Из истории литературного нигилизма. 1861-1865. СПб., 1890.Страхов Н.Н. Критические статьи об И.С. Тургеневе и Л.Н. Толстом (1862-1865): В 2 т. Киев, 1901-1902.Страхов Н.Н. Письма о нигилизме. СПб., 1881. Страхов Н.Н. Счастливые люди. СПб., 1865. Страхов Н.Н. Бедность нашей литературы: Критический и исторический очерк. СПб., 1868. Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. М., 1988. Т. 2.СочиненiясвятагоДимитрiя, митрополита Ростовскаго. Сочиненiя: в 5 т. 5-е изд. М.: ВъСѵнодальнойТѵпографiи, 1833–1835. T. 1. С. 118– 128. Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. В 2 т. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956. Т. 2.Степун Ф.А. Встречи. М.: Аграф, 1998.Страхов Н. Н. Письма о нигилизме [Електронний ресурс] / Н. Н. Страхов. – Режим доступу: http://dugward.ru/library/ _o_nigme.html. (дата обращения 01.04.2018).Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции: Репр. воспр. изд. 1909 г. М., 1990. – С. 156-174.Тихомиров Б. Н. Книги, бывшие у  Ф. М. Достоевского во время пребывания в  Алексеевском равелине Петропавловской крепости (1849 год) // Неизвестный Достоевский [Электронный ресурс]: международный научный журнал. — 2015. — № 3. — С. 68–83. Памятники древней христианской письменности. М., 1860. Т. 2.Патаева Э.Р., Садулаева М.Х. Проблема нигилизма в русской литературе ХIХ века. // Наука и молодежь: всероссийская научно-практическая конференция студентов, молодых ученых и аспирантов. 2016. С. 288-293.Прокопьева М.Ю. Бесовщина и творчество. // Человек креативный: способности, ценности, культура: сборник научных статей по материалам 8-й Всероссийской научно-практической конференции. Ответственный редактор С. З. Гончаров. 2011. С. 198-203.Тихомиров Б. Н. Отражения Евангельского Слова в текстах Достоевского. Материалы к комментарию // Евангелие Достоевского: [в 2 т.] / подг. статьи, комм. В. Н. Захарова, В. Ф. Молчанова, Б. Н. Тихомирова.  — М.: РусскiйМiръ, 2010.  — [Т.  2]: исследования. Материалы к комментарию. — С. 63–69.Об учении Димитрия Ростовского. // Очерки по истории русской святости / сост. иеромонах Иоанн (Коло-гривов). — Брюссель: Жизнь с Богом, 1961. Решетников М. М. Психическая травма. – СПб.: ВЕИП, 2006.Розанов В.В. Сочинения. М., 1990. Розанов В.В. Уединенное. М., 1990.Тютчев Ф.И. «Полное собрание стихотворений».Л.,1987, Библиотека поэта. Большая серия.[Электронный ресурс]. – www.rua.ru//(дата обращения 17.04.2018).Флоровский Г.В. «Из прошлого русской мысли».М.,1998.ФранкС. Человек в поисках смысла. – М.: Прогресс, 1990. – С. 118Франк С. Л. Этика нигилизма // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции: Репр. воспр. изд. 1909 г. М., 1990.Франк С. Л. Этика нигилизма. Крушение кумиров. // Сочинения. – М.: Правда, 1990.Франк С.Л. Deprofundis // Из глубины: Сборник статей о русской революции. М., 1990. – С. 251-269.Хайдеггер М. Европейский нигилизм // М. Хайдеггер. Ницше и пустота. М., 2006. С.139-140.Цион И. Нигилисты и нигилизм. М , 1886. Цитович П.П. Коран Нигилизма. Что делали в романе «Что делать?». Одесса, 1879. Шараков С. Л. Христианский символизм в  романе Ф. М. Достоевского «Бесы»  // Проблемы исторической поэтики.  — Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2013. — Вып. 11: Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып. 8. — C. 202–218 [Электронный ресурс]. — URL: http://poetica.pro/ files/redaktor_pdf/1431516455.pdf (10.04.2018).Шелгунов Н.В. Письма о воспитании // Шелгунов Н.В. Соч.: В 2 т. Г. I. СПб., 1895. Шоломова Т.В. Эстетизация нигилизма в русской литературе ХIХ века: к вопросу о пространственных и временных границах явления. // Общество. Среда. Развитие. - 2015. - № 3 (36). - С. 127-131.Шпет Г.Г. Очерк развития русской философии. Ч. 1 // Введенский А .И ., Лосев А.Ф., Радлов Э.Л., Шпет Г.Г. Очерки истории русской философии. Свердловск, 1991. Этика: энциклопедический словарь / под ред. Р. Г. Апресяна, А. А. Гусейнова. М.: Гардарики, 2001.Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. - М.: Класс, 1999. Ясперс К. Смысл и назначение истории. - М.: Политиздат, 1991. – С. 391Cyan Е. Nihilisme et Anarhie. Р., 1892.Lo Gatto E. Nota introduttiva // Dostoevskij F. M. I demoni. I taccuini per “I Demoni”. - Firenze: Sansoni, 1958. - P. 801-805 (P. 804)Salvestroni S. Dostoevskij e la Bibbia.  -Magnano (Biella): Qiqajon  -Comunità di Bose, 2000. - 277 p. https://ru.wiktionary.org/wiki/%D0%B1%D0%B5%D1%81%D0%BE%D0%B2%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE (дата обращения 01.10.2018).